Народный артист России Сергей Мигицко – настоящий любимец театралов. И не только питерских. А вот с кино ему всегда везло меньше, хотя он в 23 года и сыграл Хлестакова в фильме Гайдая "Инкогнито из Петербурга". И когда шел к Рязанову, чтобы сняться в одном из эпизодов его картины "Андерсен. Жизнь без любви", то готов был к чему угодно, только не к предложению мэтра попробовать себя в главной роли. По-видимому, Эльдара Александровича привлекла неординарная внешность артиста, его носатый профиль (а у Андерсена был выдающийся нос), но главное – необыкновенная энергетика Мигицко, его умение мгновенно перевоплощаться в кого угодно, вплоть до кошки и собаки, которых он безумно любит. Кстати, Мигицко коренной одессит и знаменитый юмор приморского города впитал с детства, поэтому никогда не унывает и учит тому же своих коллег в театре Ленсовета, куда его позвал Игорь Владимиров.

– Сергей Григорьевич, после "Андерсена..." Вы, что называется, проснулись знаменитым. И как ощущения?

– Как в сказке. А если серьезно, то дело не в славе. Это начинающим артистам она кажется необычайно манкой, а я то знаю ей цену. На сцене, слава Богу, уже около 40 лет. За это время все было: и успехи, и провалы. Удивиться чему-то уже трудно. И тем не менее роль Андерсена стоит для меня особняком. Хотя бы потому, что это очень серьезная работа, потребовавшая от меня колоссальной самоотдачи и могучего... терпения! Поначалу я никак не мог "вскочить" в этот образ. Мне был не ясен режиссерский язык Рязанова, я не мог понять, чего он хочет от меня. Иногда мною овладевало настоящее отчаяние, руки и ноги казались деревянными, куда-то пропадал мой спасительный юмор, и все держалось на тоненькой ниточке, которая, казалось, вот-вот оборвется. Но Рязанов – великий психолог, так, как он работает с актерами в кино, сейчас не работает никто. Медленно, но тактично он дожимал меня, добиваясь своего. Я понимал, что такую роль нельзя сыграть, держа в одной руке чашку с кофе, а в другой бутерброд, что Андерсен фигура сложная, противоречивая, а с точки зрения современной морали порой идиотическая. Вы ведь только представьте, он был влюблен в певицу Йени Линд, и когда та отвергла его, то потом не влюбился ни в одну женщину, оставшись на всю жизнь девственником. Согласитесь, это никак не корреспондируется с современными мужчинами и в том числе со мной. Только благодаря Рязанову я смог проникнуть в сущность этого человека и сделать сказку былью. В принципе я люблю непредсказуемые обстоятельства, люблю мечтать, придумывать: "Ах, как было бы хорошо, если бы..."

– Любите? А вот представьте, например, что Ваша одесская тетушка, о существовании которой Вы и не подозревали, оставила Вам огромное наследство. Как бы Вы им распорядились?

– В первую очередь помог бы своим близким и родным. Во-вторых, создал бы свой театр. Ну, а в-третьих, занялся бы благотворительностью, жертвовал на храмы, общества охраны животных и так далее.

– А театр назвали бы своим именем?

– Шутите? Ни в коем случае.

– Давайте помечтаем дальше. Каким был бы этот театр?

– В нем был бы только серьезный репертуар. И актеры не трепали бы друг другу нервы, а работали, как единомышленники, охваченные одной идеей, без экспериментов-однодневок. Эксперименты хороши в институтах, а в театрах на них нет времени, надо делать, как говорят у нас в Одессе, "верняк".

– Кого из режиссеров Вы позвали бы к себе?

– В первую очередь Роберта Стуруа, несмотря на все конфликты с Грузией. Потом Семена Спивака, худрука нашего Молодежного театра. Из москвичей – Андрея Житинкина, Романа Виктюка, Владимира Мирзоева. Его "Хлестаков" привел меня в неописуемый восторг и вызвал чувство здоровой зависти. Хотя, казалось бы, чего мне завидовать-то? Я ведь и сам в молодости играл этого субтильного персонажа в фильме у Гайдая. Но тогда я еще многого не понимал и не мог, как сейчас, оценить какие-то драматургические и режиссерские ходы по достоинству. Я тогда был бесшабашен, постоянно донкихотствовал, мог обходиться без сна и отдыха несколько суток, и море мне было по колено. Но мой учитель Игорь Владимиров многое мне прощал, потому что знал: если надо, я могу ради спектакля горы свернуть.

– Сейчас ваши "питерские" активно перебираются в Москву. Я имею в виду артистов, конечно. Скажите, а Вас что-то связывает со столицей?

– У меня в Москве много друзей.

– Например?

– Например, когда я снимался в фильме Михаила Козакова "Пиковая дама", то познакомился с Олегом Меньшиковым, который тоже должен был сниматься. Мы сразу же с ним сошлись и, встречаясь, обменивались остротами. Соревновались, кто кого "переплюнет" в остроумии. У Олега потрясающее чувство юмора, он очень наблюдательный человек и собеседника вычисляет сразу: способен тот на самоиронию или нет. Спустя 12 лет Олег пригласил меня на роль Репетилова в спектакль "Горе от ума", и я с радостью согласился, потому что знал: нам не будет скучно. К сожалению, он его снял после 100 представления, и было обидно, поскольку я только вошел во вкус и готов был играть еще 200 спектаклей. Мне не привыкать. Роль Осла в "Бременских музыкантах" я играл 20 лет.

– А если бы Меньшиков снова позвал Вас в свой спектакль, пошли бы?

– Смотря, на какую роль...

– Но ведь это же антреприза. А когда предлагают роль в антрепризе, то первым делом обычно спрашивают, сколько будут платить, и лишь потом про роль.

– Больших денег мне пока не предлагали, поэтому не знаю, чему бы я отдал предпочтение: хорошей роли или хорошим деньгам...

– Тогда зайдем с другой стороны. Раз уж в нашей беседе фигурирует "если бы", предположим, что закрыли все репертуарные театры и остались только передвижные, на колесах; где сколько билетов на спектакли продали – столько актеры и получили. Вы бы в этом случае поменяли профессию или предпочли участь бродячего артиста?

– Ну, конечно, поехал бы по матушке России. Ведь актерская профессия основана на кураже, а его у меня пока предостаточно, и изменить себя я не могу. Это как болезнь, которой болеешь всю жизнь.

– А отсутствие роскоши в бродячей жизни Вас бы не смутило?

– Да ведь это только недавно наши артисты благодаря рыночной экономике стали зашибать бешеные деньги. А до этого тянули от зарплаты до зарплаты. И ничего. А я и сейчас живу без машины и дачи, и, представьте, меня это ничуть не ущемляет.

– Сухой бы корочкой питался...

– Что касается "корочки", то здесь не совсем так. Точней, совсем не так, поскольку люблю вкусно поесть. К тому же, не забывайте, я вырос в Одессе, где закуски накладывают в три яруса. Поэтому, переехав в Ленинград, в студенческие годы долго не мог привыкнуть, когда на стол ставились два бумажных стаканчика, бутылка пива и... "Эх, гуляем"!

– Сочувствую. Наверное, как после украинского борща трудно было привыкнуть к двум тоненьким колечкам колбасы на тарелке, так и после знойных одесситок к холодной чопороности северных красавиц...

– И не говорите. Своего счастья среди питерских девушек так и не нашел. Я был несколько раз женат, и все мои жены были приезжие.

– Но теперь-то все в порядке?

– Да, у моей жены – слава Богу, не актрисы – есть и чувство юмора, и обаяние, что ценю я значительно выше красоты. К тому же у нас подрастает дочь, соединившая в себе разум супруги и мой южный темперамент.

– Скажите, а то, что Вы до сих пор играете в футбол, в этом тоже виноват Ваш необузданный темперамент?

– В какой-то мере да. И хотя бегаю теперь не так быстро, как прежде, по-прежнему играю в нападении, и если позволяет время, езжу со своим любимым "Зенитом" на соревнования. А однажды мне удалось уговорить ветеранов этой команды сыграть с нашей – актерской. Они долго не соглашались, особенно их не устраивал один толстяк из нашей команды весом более 100 кг. "Неужели он тоже будет бегать?" – спрашивали меня мастера. "Если не побежит, – отвечал я, – мы его покатим".

– Вот я слушаю Вас, и завидки берут: насколько Вы внутренне свободны! Помните, у Стоппарда была такая пьеса – "Вот входит свободный человек"? Это про Вас.

– В отношении внутренней свободы могу сказать одно: прежде всего надо уважать себя, и тогда другие тебя тоже станут уважать. Этому меня научил отец, а его учил мой дед, который погиб в советском концлагере.

– Значит, если что, вторую щеку подставлять не будуте?

– Ни в коем случае. По знаку зодиака я телец, а тельцы, если их бьют, сразу же мобилизуются и оскорбления не прощают. Нет, я не мстительный человек. И характер у меня открытый, настолько открытый, что иногда меня спрашивают: ты нормальный? Может быть, я и не совсем нормальный, но когда к человеку идешь с распростертыми объятиями, вряд ли он потом ударит тебя в спину. Поэтому, прежде всего, и ценю в людях доброту, искренность, интеллигентность.

Любовь Лебедина
газета "Труд", № 25 14.02.07